Агапэ – знак любви, он не верит в любовь.

Тройной ключ – порождающий веру и понимание, он не верит мне.

Опиум – сиреневый символ, дорога сна, я почувствовал, как смежаются мои собственные веки.

Вот как он побеждает Темных. Его неистовая вера, замешенная на скрытых способностях Иного, работает словно зеркало. Возвращает нанесенный удар. Подтягивает до уровня противника. А вместе со способностью видеть Тьму и дурацким магическим кинжалом почти дарует неуязвимость.

Нет, конечно, все ему не отразить. Удары возвращаются не сразу. Знак Танатоса или белый меч скорее всего сработают.

Вот только убив его, я убью и себя. Отправлю единственной дорогой, что всем нам суждена: в сумрак. В тусклые сны, в бесцветные наваждения, в вечный мглистый холод. Мне не хватит сил признать его врагом, тем врагом, каким он так легко счел меня.

Мы кружили друг против друга, иногда Максим делал выпады – неумелые, он толком и не сражался никогда, он привык убивать свои жертвы быстро и легко. И где-то далеко-далеко я слышал насмешливый смех Завулона. Мягкий, вкрадчивый голос:

«Решил сыграть против Тьмы? Играй. Тебе дано все. Враги, друзья, любовь и ненависть. Выбирай свое оружие. Любое. Ты ведь все равно знаешь итог. Теперь – знаешь».

Может быть, я сам придумал этот голос. А может быть, он и вправду звучал.

– Ты же и себя убиваешь! – крикнул я. Кобура колотила по телу, словно напрашиваясь, предлагая выхватить пистолет и послать в Максима рой маленьких серебряных ос. С той же легкостью, как в сторону собственного тезки.

Он не слышал – ему это было не дано.

Света, ты так хотела узнать, где наши барьеры, где граница, на которой мы должны остановиться, сражаясь с Тьмой. Почему тебя нет сейчас здесь – ты бы увидела и поняла.

Только нет никого вокруг, ни Темных, которые вдоволь насладились бы дуэлью, ни Светлых, что могли бы помочь, навалиться, скрутить Максима, прервать наш смертельный сумеречный танец. Только неуклюже поднимающийся мальчишка, будущий Темный маг, и неумолимый палач с окаменевшим лицом – непрошеный паладин Света. Причинивший зла не меньше, чем дюжина оборотней или вампиров.

Я сгреб холодный туман, струящийся сквозь пальцы. Позволил ему всосаться в пальцы. И влил чуть больше Силы в правую руку.

Белый огненный клинок вырос из ладони. Сумрак шипел, сгорая. Я поднял белый меч, простое и безотказное оружие. Максим замер.

– Добро, Зло. – Какая-то новая, кривая ухмылка появилась на моем лице. – Иди ко мне. Иди, и я убью тебя. Ты можешь быть трижды Светлым, но суть-то не в этом.

На другого это подействовало бы. Наверняка. Я представляю, что это такое: впервые увидеть возникающий из ничего огненный клинок. А Максим пошел ко мне.

Он так и прошел разделявшие нас пять шагов. Спокойно, не хмурясь, не глядя на белый меч. А я стоял, все повторяя про себя то, что так легко и уверенно выпалил вслух.

Потом деревянный кинжал вошел мне под ребра.

Далеко-далеко, в своем логове, глава Дневного Дозора Завулон зашелся в смехе.

Я рухнул на колени, потом – навзничь. Прижал ладонь к груди. Было больно, пока только больно. Сумрак возмущенно взвизгнул, почувствовав живую кровь, и стал расступаться.

Как обидно-то!

Или это и есть мой единственный выход? Умереть?

Светлане некого будет спасать. Она пройдет свой путь, долгий и великий, хотя и ей однажды предстоит войти в сумрак навсегда.

Гесер, может быть, ты это знал? На это и надеялся?

Мир обрел краски. Темные, ночные краски. Сумрак недовольно выплюнул меня, отверг. Я полусидел-полулежал, зажимая кровоточащую рану.

– Почему ты еще жив? – спросил Максим.

Снова была обида в его голосе, он разве что губы не надул. Мне захотелось улыбнуться, но боль мешала. Он поглядел на кинжал и неуверенно занес его снова. В следующий миг Егор оказался рядом. Встал, заслоняя меня от Максима. Вот тут боль не помешала мне засмеяться.

Будущий Темный маг спасал одного Светлого от другого!

– Я жив, потому что твое оружие лишь против Тьмы, – сказал я. В груди нехорошо булькало. Кинжал не достал до сердца, но разорвал легкое. – Не знаю, кто тебе его дал. Но это оружие Тьмы. Против меня оно – не более чем щепка, хоть и это больно.

– Ты Светлый, – сказал Максим.

– Да.

– Он Темный. – Кинжал неторопливо нацелился на Егора.

Я кивнул. Попытался оттащить мальчишку в сторону; тот упрямо мотнул головой и остался стоять.

– Почему? – спросил Максим. – Ну почему, а? Ты Светлый, он Темный…

Впервые за все время и он улыбнулся, пускай и невесело:

– А кто тогда я? Скажи?

– Полагаю – будущий Инквизитор, – раздалось из-за моей спины. – Почти уверен в этом. Талантливый, беспощадный, неподкупный Инквизитор.

Я скосил глаза и сказал:

– Добрый вечер, Гесер.

Шеф участливо кивнул мне. Светлана стояла за его спиной, лицо у нее было белее мела.

– Ты потерпишь минут пять? – спросил шеф. – Потом я займусь твоей царапиной.

– Конечно, потерплю, – согласился я.

Максим смотрел на шефа – остановившимися, полубезумными глазами.

– Полагаю, тебе не стоит бояться, – обращаясь к нему, произнес шеф. – Да, обычного браконьера Трибунал казнил бы. Слишком много на твоих руках темной крови, а Трибунал обязан беречь равновесие. Но ты великолепен, Максим. Такими не разбрасываются. Ты станешь над нами, над Светом и Тьмой, и даже не важно будет, с какой стороны ты пришел. Только не обольщайся, это не власть. Это каторга. Брось кинжал!

Максим швырнул оружие на землю, словно оно жгло ему пальцы. Вот что такое настоящий маг. Не мне чета.

– Светлана, ты выдержала. – Шеф посмотрел на девушку. – Что я могу сказать? Третий уровень по самоконтролю и выдержке. Вне всяких сомнений.

Я оперся на Егора и попытался подняться. Мне очень хотелось пожать шефу руку. Он опять сыграл по-своему. Использовал всех, кто подвернулся под руку. И обыграл-таки Завулона – как жалко, что тот не присутствует! Как бы я хотел увидеть его лицо, лицо демона, превратившего мой первый весенний день в бесконечный кошмар.

– Но… – Максим попытался что-то сказать, замолчал. На него тоже свалилось слишком много событий. Мне вполне были понятны его чувства.

– Я был уверен, Антон, абсолютно уверен, что и ты, и Светлана справитесь, – мягко сказал шеф. – Самое страшное для волшебниц такой силы, какая дана ей, потеря самоконтроля. Потеря критериев в борьбе с Тьмой, излишняя поспешность или, наоборот, нерешительность. И этот этап обучения никак нельзя затягивать.

Светлана наконец-то сделала шаг мне навстречу. Осторожно подхватила под руку. Взглянула на Гесера – и на миг ее лицо исказилось яростью.

– Не надо, – сказал я. – Света, не надо. Он ведь прав. Я сегодня это понял, впервые понял. Где граница в нашей борьбе. Не сердись. А это, – я отнял ладонь от груди, – всего лишь царапина. Мы же не люди, мы гораздо прочнее.

– Спасибо, Антон, – сказал шеф. Перевел взгляд на Егора: – И тебе, малыш, спасибо. Очень неприятно, что ты встанешь по другую сторону баррикад. Но я был уверен, что за Антона ты все-таки вступишься.

Мальчик сделал было шаг к шефу, и я сжал его плечо. Вот только не надо, чтобы он чего-нибудь ляпнул! Он же не понимает всей сложности этой игры! Не понимает, что все, совершенное Гесером, – лишь ответный ход.

– Я об одном жалею, Гесер, – сказал я. – Только об одном. Что здесь нет Завулона. Что я не увидел его лица, когда вся игра провалилась.

Шеф ответил не сразу.

Наверное, ему было трудно это сказать. Вот только и я не рад был услышать.

– А Завулон здесь ни при чем, Антон. Ты уж извини. Но он действительно совсем ни при чем. Это полностью операция Ночного Дозора.

История третья

Исключительно для своих

Пролог

Человечек был маленький, смуглый, узкоглазый. Желанная добыча для любого столичного милиционера. Улыбка – виноватая, растерянная; взгляд – наивный, бегающий; несмотря на смертную жару – темный костюм, старомодный, но почти не ношенный; в довершение всего – древний, советских времен галстук. В одной руке раздутый обшарпанный портфель, с каким в старых фильмах ходили агрономы и председатели передовых колхозов, в другой – длинная азиатская дыня в авоське.